Вчера с земляками вспоминали Гомбо Цыдынжапова.
И вспомнилась рукопись режиссёра, которую отправила мне в мае 2017 года Лариса Бадмаевна Будаева, заведующая мемориальным музеем
Г.Ц. Цыдынжапова в улусе Улюкчикан (Лугшахан) Баргузинского района.
В Фейсбуке она вызвала тогда большой интерес среди читателей
Воспоминания Гомбожапа Цыдынжапова о детстве и юности
*****
Долина реки Баргузин является одним из красивейших уголков Бурятской республики. Ближайшие промышленные и административные центры, как Улан-Удэ, Иркутск и Чита, отдалены на 500 и более километров. До Великой Октябрьской революции баргузинцы были связаны с внешним миром весьма слабо. Попасть в Верхнеудинск и Читу через горные хребты, а в Иркутск через Байкал было весьма сложно. Баргузин был конечным пунктом для заточения демократически настроенных политических деятелей, от декабристов - до большевиков.
Баргузинская тайга богата ценными пушными зверями: соболь, горностай, белка, бобр, выдра, из парнокопытных: изюбры, сохатые, косули и др. Водный бассейн Баргузина богат рыбой, начиная от знаменитого омуля - до осетровых пород. Полезные ископаемые бессметны: золотые прииски Ципикана, Королон и другие. Все это привлекало золотопромышленников, торговцев и искателей своего счастья.
В этот момент, в 1905 году 3 мая в дремучей баргузинской тайге, в дымящей юрте с земляным полом, в улусе Лугшахан Улюнского сомона Баргузинского уезда Иркутской губернии, в семье степного ламы - лекаря, родился я - Гомбо Цыдынжапов.
Из двенадцати человек - детей остались в живых трое, а остальные умерли от 10 до 33-х летнего возраста.
Хозяйство отца состояло из трех коров, двух телок, восьми - десяти баранов, лошади и кобылицы. Хлеб сеяли 1/2 (полдесятины), восьмушку ярицы, восьмушку овса. В три ряда садили картофель. Косили сено и убирали в пределах ста копен.
Когда мне исполнилось пять лет, и пошел шестой год, родители меня отдали в дацан (буддийский монастырь) в хувараки - учеником ламы.
Я хорошо помню этот момент отдачи меня в хувараки.
Надо сказать, что я горячо любил свою маму, не представлял жизни без мамы. Она была для меня всё и вся. Мечтал, что я вырасту и построю золотой дом, поселю туда маму, и буду кормить её только сахаром.
Вот настал день, когда должны были трагически оборваться мои мечты, а самое главное оторваться от мамы.
В это злосчастное утро, как всегда мама встала рано до восхода солнца, затопила печку и поставила самовар. Я тоже встал, умылся, зашел за печку и горько заплакал. Мама, конечно, забеспокоилась, вытащила меня из-за печки, крепко обняла и сказала: «Ты едешь учиться, чтобы встретить меня на том свете, в золотом доме, куда ты меня заселишь, где я буду жить хорошо-хорошо, никогда не буду болеть, всегда буду сыта и одета". Я верил каждому слову мамы и поэтому перестал плакать и стал внимательно слушать маму.
К этому времени закипел самовар. Стало рассветать на улице. Мама заварила чай и достала засохший медовый пряник, который хранила долгие годы, их, было штук пять или шесть. Она доставала эти пряники в особо торжественных случаях по половинке, а в этот раз достала целый и угостила меня. Так начался прощальный завтрак с моей любимой мамой.
Солнце встало, птички начали свои хороводы. Из соседних дворов начали выпускать телят и ягнят, которые резвились, почувствовав просторы степи. Глядя на них, мне хотелось бежать с ними вглубь баргузинской тайги, где не раз я бегал за мамой, когда она собирала ягоды для еды и листья шиповника для чая. У меня кружилась голова, восстанавливая в памяти изумительную красоту и поэзию лесной жизни с одной стороны, а могущество и величие дремучей тайги для меня были загадкой и таинством с другой.
В этот момент показался из соседнего двора первый гость к нам. Моя мама была потрясающе гостеприимной хозяйкой. Я не помню ни одного случая, когда за нашим столом не сидел кто-нибудь из гостей. А сегодня день был особенным, меня отдавали в дацан.
Ко второму утреннему завтраку собрались почти все соседи, весело разговаривали, каждый старался пожелать мне хорошей учебы, от этого мне становилось все дурнее и дурнее, я с большим трудом сдерживал слезы. Так настал час отъезда, я подбежал к маме крепко её обнял и зарыдал. Мама меня поцеловала и сказала: «Почему ты плачешь? Не надо - это большой грех ". С большим трудом взял себя в руки и увидел слезы в маминых глазах. Меня уже звали выйти, а я стоял возле мамы, не знал, что делать и, прислонившись к маме, я почувствовал запах халата, который пропитался её потом от тяжелого непрерывного труда по хозяйству и я попросил отдать мне халат, чтобы увезти с собой запах дорогой моей матери и мама мне не отказала - отдала халат. Прижав халат к груди, я вышел из дома.
Мой старший брат поднял меня на руки и посадил на двуколку, и мы тронулись. Все гости толпой стояли и смотрели за нами, а мама одна стояла на крыльце.
Путь наш лежал через ухабистые дороги по берегам центрального русла полноводного Баргузина. Переправились на пароме через два русла реки Баргузин, тоже полноводные с быстрым течением и вышли на простор Куйтунов. Впереди бескрайние просторы, согретый солнцем воздух образовывал причудливые миражи, отчего путники, едущие по просторам степи и скот, пасущийся по Куйтуну, казалось, плавали в воздухе. Далеко на горизонте показалась белоснежная шапка, поэтически воспетой народом знаменитой горы Барахан. Немного ниже белоснежной шапки он был окутан серовато-синими облаками, которые, как бы, служили шарфом вокруг могучей шеи величественного Барахана.
Вот стали спускаться с возвышенности Куйтунского хребта и показался в низине Цаган-Нуурский (Баргузинский) дацан. В низине на берегу Цаган Нуура (солончаковое озеро - отсюда Белое озеро) дацан мне показался громадиной - трехэтажное здание, увенчанное золотым ганджиром. Когда доехали до дацана не встретили ни одной живой души, в мертвой тишине звучали колокольчики, подвешенные в пасти драконов, головы которых увенчивали углы позолоченной крыши дацана. Звуки этих колокольчиков были глухими и таинственными.
Заехали в ограду моего будущего учителя Мункоева Соднома. Зашли в дом, где жил мой будущий учитель, мой брат доложил, что привез своего брата на учебу. По указанию учителя перешли в другой дом, там хувараки (их было 11 человек) напоили нас чаем. После чая брат принес одеяло с подушкой с двуколки, поставил возле дверей и уехал домой.
После отъезда брата я зашел обратно в дом, там мне указали, где я должен сидеть и спать. Не успел еще разобраться в новой обстановке, меня вызвали к учителю. Он мне вручил соголик - деревянный ящик - длиной сантиметров пятьдесят, шириной сантиметров 10-12, с открывающейся крышкой. Внутри лежали букварь тибетского языка и молитва к Будде.
Изучая азбуку и молитву, я абсолютно ничего не понимал, только лишь издавал звуки, которые произносил мой учитель. Эти звуки проштудировал целый день, и каждое утро сдавал учителю - тарабарские звуки. Через три месяца повторения тарабарских звуков я провалил экзамен и получил первое жестокое наказание, так началась моя адская жизнь, которая продолжалась в последующие три года. Единственным утешением и радостью был халат моей мамы, который служил мне подушкой. Самой большой моей тайной был халат мамы. Я скрывал его от всех, начиная от моего учителя, кончая моими соратниками-хувараками. Это удавалась, так как все хувараки сворачивали свои постели, завязывали веревкой и складывали на стеллаж, который присутствовал в углу в каждом доме лам. Все это закончилось для меня трагически.
Однажды почувствовал мой учитель дурной запах в углу стеллажа и заставил вытащить все и развернуть. Был такой ужас, когда мой драгоценный халат издавал весьма неприятный запах и мой учитель был поражен и удивлен. Все это вызвало его ярость. Он схватил меня за уши, и начал таскать меня по полу, избивая. После чего заставил взять в руки мой драгоценный халат и идти к реке Аргада, куда утопили мой драгоценный халат.
Когда я пришел обратно, наступили вечерние сумерки, а у меня горело все тело от побоев. Долго стоял у ворот. Высоко в небе повисла луна, ярко мерцали на фоне Млечного пути Семь медведиц. Изредка были слышно свист ночных птиц, которые были свободны на просторах вселенной. В эту тишину врезался порывистый таинственный глухой звук - колокольчики дацана, - напоминая, что путь к познанию загробной жизни должен быть таким, каким находишься сейчас ты. Пошел спать.
В период пребывания в дацане при помощи отдельных знатоков тибетской медицины мне удалось изучить тибетский язык и очень примитивно о методах лечения больных. Уже в девятилетнем возрасте имел своих клиентов. Но мысль вырваться из дацана, перейти в светское состояние не оставляла меня ни на секунду…
(Продолжение следует).
На фотографиях: Гомбо с мамой Радной Николаевной (более поздний снимок);
Баргузинский дацан в Харгане. Степное плато Куйтуны, озеро Сагаан нуур (фотографии предоставлены Л.Б. Будаевой)
И вспомнилась рукопись режиссёра, которую отправила мне в мае 2017 года Лариса Бадмаевна Будаева, заведующая мемориальным музеем
Г.Ц. Цыдынжапова в улусе Улюкчикан (Лугшахан) Баргузинского района.
В Фейсбуке она вызвала тогда большой интерес среди читателей
Воспоминания Гомбожапа Цыдынжапова о детстве и юности
*****
Долина реки Баргузин является одним из красивейших уголков Бурятской республики. Ближайшие промышленные и административные центры, как Улан-Удэ, Иркутск и Чита, отдалены на 500 и более километров. До Великой Октябрьской революции баргузинцы были связаны с внешним миром весьма слабо. Попасть в Верхнеудинск и Читу через горные хребты, а в Иркутск через Байкал было весьма сложно. Баргузин был конечным пунктом для заточения демократически настроенных политических деятелей, от декабристов - до большевиков.
Баргузинская тайга богата ценными пушными зверями: соболь, горностай, белка, бобр, выдра, из парнокопытных: изюбры, сохатые, косули и др. Водный бассейн Баргузина богат рыбой, начиная от знаменитого омуля - до осетровых пород. Полезные ископаемые бессметны: золотые прииски Ципикана, Королон и другие. Все это привлекало золотопромышленников, торговцев и искателей своего счастья.
В этот момент, в 1905 году 3 мая в дремучей баргузинской тайге, в дымящей юрте с земляным полом, в улусе Лугшахан Улюнского сомона Баргузинского уезда Иркутской губернии, в семье степного ламы - лекаря, родился я - Гомбо Цыдынжапов.
Из двенадцати человек - детей остались в живых трое, а остальные умерли от 10 до 33-х летнего возраста.
Хозяйство отца состояло из трех коров, двух телок, восьми - десяти баранов, лошади и кобылицы. Хлеб сеяли 1/2 (полдесятины), восьмушку ярицы, восьмушку овса. В три ряда садили картофель. Косили сено и убирали в пределах ста копен.
Когда мне исполнилось пять лет, и пошел шестой год, родители меня отдали в дацан (буддийский монастырь) в хувараки - учеником ламы.
Я хорошо помню этот момент отдачи меня в хувараки.
Надо сказать, что я горячо любил свою маму, не представлял жизни без мамы. Она была для меня всё и вся. Мечтал, что я вырасту и построю золотой дом, поселю туда маму, и буду кормить её только сахаром.
Вот настал день, когда должны были трагически оборваться мои мечты, а самое главное оторваться от мамы.
В это злосчастное утро, как всегда мама встала рано до восхода солнца, затопила печку и поставила самовар. Я тоже встал, умылся, зашел за печку и горько заплакал. Мама, конечно, забеспокоилась, вытащила меня из-за печки, крепко обняла и сказала: «Ты едешь учиться, чтобы встретить меня на том свете, в золотом доме, куда ты меня заселишь, где я буду жить хорошо-хорошо, никогда не буду болеть, всегда буду сыта и одета". Я верил каждому слову мамы и поэтому перестал плакать и стал внимательно слушать маму.
К этому времени закипел самовар. Стало рассветать на улице. Мама заварила чай и достала засохший медовый пряник, который хранила долгие годы, их, было штук пять или шесть. Она доставала эти пряники в особо торжественных случаях по половинке, а в этот раз достала целый и угостила меня. Так начался прощальный завтрак с моей любимой мамой.
Солнце встало, птички начали свои хороводы. Из соседних дворов начали выпускать телят и ягнят, которые резвились, почувствовав просторы степи. Глядя на них, мне хотелось бежать с ними вглубь баргузинской тайги, где не раз я бегал за мамой, когда она собирала ягоды для еды и листья шиповника для чая. У меня кружилась голова, восстанавливая в памяти изумительную красоту и поэзию лесной жизни с одной стороны, а могущество и величие дремучей тайги для меня были загадкой и таинством с другой.
В этот момент показался из соседнего двора первый гость к нам. Моя мама была потрясающе гостеприимной хозяйкой. Я не помню ни одного случая, когда за нашим столом не сидел кто-нибудь из гостей. А сегодня день был особенным, меня отдавали в дацан.
Ко второму утреннему завтраку собрались почти все соседи, весело разговаривали, каждый старался пожелать мне хорошей учебы, от этого мне становилось все дурнее и дурнее, я с большим трудом сдерживал слезы. Так настал час отъезда, я подбежал к маме крепко её обнял и зарыдал. Мама меня поцеловала и сказала: «Почему ты плачешь? Не надо - это большой грех ". С большим трудом взял себя в руки и увидел слезы в маминых глазах. Меня уже звали выйти, а я стоял возле мамы, не знал, что делать и, прислонившись к маме, я почувствовал запах халата, который пропитался её потом от тяжелого непрерывного труда по хозяйству и я попросил отдать мне халат, чтобы увезти с собой запах дорогой моей матери и мама мне не отказала - отдала халат. Прижав халат к груди, я вышел из дома.
Мой старший брат поднял меня на руки и посадил на двуколку, и мы тронулись. Все гости толпой стояли и смотрели за нами, а мама одна стояла на крыльце.
Путь наш лежал через ухабистые дороги по берегам центрального русла полноводного Баргузина. Переправились на пароме через два русла реки Баргузин, тоже полноводные с быстрым течением и вышли на простор Куйтунов. Впереди бескрайние просторы, согретый солнцем воздух образовывал причудливые миражи, отчего путники, едущие по просторам степи и скот, пасущийся по Куйтуну, казалось, плавали в воздухе. Далеко на горизонте показалась белоснежная шапка, поэтически воспетой народом знаменитой горы Барахан. Немного ниже белоснежной шапки он был окутан серовато-синими облаками, которые, как бы, служили шарфом вокруг могучей шеи величественного Барахана.
Вот стали спускаться с возвышенности Куйтунского хребта и показался в низине Цаган-Нуурский (Баргузинский) дацан. В низине на берегу Цаган Нуура (солончаковое озеро - отсюда Белое озеро) дацан мне показался громадиной - трехэтажное здание, увенчанное золотым ганджиром. Когда доехали до дацана не встретили ни одной живой души, в мертвой тишине звучали колокольчики, подвешенные в пасти драконов, головы которых увенчивали углы позолоченной крыши дацана. Звуки этих колокольчиков были глухими и таинственными.
Заехали в ограду моего будущего учителя Мункоева Соднома. Зашли в дом, где жил мой будущий учитель, мой брат доложил, что привез своего брата на учебу. По указанию учителя перешли в другой дом, там хувараки (их было 11 человек) напоили нас чаем. После чая брат принес одеяло с подушкой с двуколки, поставил возле дверей и уехал домой.
После отъезда брата я зашел обратно в дом, там мне указали, где я должен сидеть и спать. Не успел еще разобраться в новой обстановке, меня вызвали к учителю. Он мне вручил соголик - деревянный ящик - длиной сантиметров пятьдесят, шириной сантиметров 10-12, с открывающейся крышкой. Внутри лежали букварь тибетского языка и молитва к Будде.
Изучая азбуку и молитву, я абсолютно ничего не понимал, только лишь издавал звуки, которые произносил мой учитель. Эти звуки проштудировал целый день, и каждое утро сдавал учителю - тарабарские звуки. Через три месяца повторения тарабарских звуков я провалил экзамен и получил первое жестокое наказание, так началась моя адская жизнь, которая продолжалась в последующие три года. Единственным утешением и радостью был халат моей мамы, который служил мне подушкой. Самой большой моей тайной был халат мамы. Я скрывал его от всех, начиная от моего учителя, кончая моими соратниками-хувараками. Это удавалась, так как все хувараки сворачивали свои постели, завязывали веревкой и складывали на стеллаж, который присутствовал в углу в каждом доме лам. Все это закончилось для меня трагически.
Однажды почувствовал мой учитель дурной запах в углу стеллажа и заставил вытащить все и развернуть. Был такой ужас, когда мой драгоценный халат издавал весьма неприятный запах и мой учитель был поражен и удивлен. Все это вызвало его ярость. Он схватил меня за уши, и начал таскать меня по полу, избивая. После чего заставил взять в руки мой драгоценный халат и идти к реке Аргада, куда утопили мой драгоценный халат.
Когда я пришел обратно, наступили вечерние сумерки, а у меня горело все тело от побоев. Долго стоял у ворот. Высоко в небе повисла луна, ярко мерцали на фоне Млечного пути Семь медведиц. Изредка были слышно свист ночных птиц, которые были свободны на просторах вселенной. В эту тишину врезался порывистый таинственный глухой звук - колокольчики дацана, - напоминая, что путь к познанию загробной жизни должен быть таким, каким находишься сейчас ты. Пошел спать.
В период пребывания в дацане при помощи отдельных знатоков тибетской медицины мне удалось изучить тибетский язык и очень примитивно о методах лечения больных. Уже в девятилетнем возрасте имел своих клиентов. Но мысль вырваться из дацана, перейти в светское состояние не оставляла меня ни на секунду…
(Продолжение следует).
На фотографиях: Гомбо с мамой Радной Николаевной (более поздний снимок);
Баргузинский дацан в Харгане. Степное плато Куйтуны, озеро Сагаан нуур (фотографии предоставлены Л.Б. Будаевой)
3249